Шостакович Дмитрий

RECORD OF THE MONTH and EDITOR'S CHOICE Gramophone

Disc of the Month BBC Music Magazine, July 2005 Classical CDs of the Year Daily Telegraph, 18 December 2005

Второй международный конкурс им. С.В.Рахманинова включал в себя две дисциплины: фортепиано (председатель жюри - Виктор Мержанов) и вокал (председатель жюри - Ирина Архипова). Вокалисты, помимо сочинений Рахманинова, исполняли произведения русских и зарубежных композиторов 18 - 20 веков. На диске представлены не только финалисты, но и некоторые другие участники. В их исполнении - произведения таких композиторов, как Рахманинов, Прокофьев, Глинка, Римский-Корсаков, Бойто, Гаврилин, Шостакович. Пресса отмечала: "Из довольно камерног мероприятия, которое затеяло Рахманиновское общество, конкурс начинает перерастать в нечто крупное, расшатывая монополию конкурса имени Чайковского. Рахманиновский новичок уже не уступает своему старшему брату" ("Независимая газета")

Художественная ценность и значение театральной музыки Дмитрия Шостаковича намного превосходят ее известность. Пожалуй, музыка к драматическим спектаклям — наименее изученная часть обширного творческого наследия великого композитора. Случилось так, что сценическая жизнь большинства спектаклей с музыкой Шостаковича была на редкость короткой. Музыка не успевала прозвучать и распространиться, ноты ложились на полки театральных библиотек и архивов, некоторые из них безвозвратно утеряны. Между тем, театральная музыка Шостаковича, — яркая, образная, воплощенная в живые лаконичные формы танцев, песен, маршей, и демократичная по самому замыслу — имеет все основания для широкой популярности. Удивительные свобода и изящество письма, точность изложения, свежие находки в оркестровом звучании, ритмике, гармонии и интонациях, присущие самой природе этой музыки, — во всем видна рука гениального мастера. Почти всё написанное Шостаковичем для драматического театра относится к первой половине его творческого пути. Особенно продуктивными в этом отношении были тридцатые годы. Начало работы Шостаковича в театре ознаменовано сотрудничеством с выдающимся режиссером В. Э. Мейерхольдом („Клоп“ В. Маяковского, 1929 г.). Заметной вехой в творчестве композитора стала партитура, созданная им для „Гамлета„ Шекспира на сцене театра имени Вахтангова в постановке и художественном оформлении Н.П. Акимова (1932). Дерзкая, во многом спорная, полемически заостренная, порою откровенно пародийная трактовка „Гамлета“ Акимовым вызвала настоящую критическую бурю в печати. Но та же самая критика единодушно отмечала высокие достоинства музыки Шостаковича, переросшей режиссерский замысел. Рецензент „Литературной газеты“ писал, что музыка — „самое лучшее, самое смелое в спектакле, она все время на какой-то чудесной границе иронии и сатиры“ Осуществленная два года спустя в том же театре имени Вахтангова постановка „Человеческой комедии“ по мотивам произведений О. Бальзака также подверглась суровой критике. Но и в этот раз подчеркивалось поразительное умение Шостаковича скупыми средствами театральной музыки воссоздать приметы времени и действия,— будь то искусно стилизованная атмосфера Парижа, резко очерченные характерные сцены или драматически напряженные кульминационные эпизоды. К сожалению, вместе со спектаклем, быстро сошедшим со сцены, оказалась надолго забытой и музыка Шостаковича, за исключением немногих номеров, вошедших в Третью балетную сюиту (1952). Последняя крупная работа Шостаковича в театре — музыка к „Королю Лиру“ Шекспира, поставленному Г.М. Козинцевым в Ленинградском Большом драматическом театре имени Горького весной 1941 года. В своей книге „Глубокий экран“ Г. Козинцев вспоминал много лет спустя: „ …Во время блокады театр возобновил постановку. На улицах рвались снаряды, зрителям и артистам часто приходилось уходить в бомбоубежище, и все же спектакли шли. Музыку Шостаковича играли лишь несколько инструментов, часть декораций сгорела… Театр сотрясался от разрывов… Сцена напоминала экран, повешенный в землянке на шомполах... Сочетание музыки Шостаковича и декораций Альтмана, казалось мне, перевоплощало шекспировские стихи в звук и цвет". В буклете, выпущенном к премьере спектакля, была напечатана статья Д. Шостаковича, содержание которой выходит за рамки авторского комментария к спектаклю. Композитор писал: „Шекспировские трагедии сами по себе необычайно музыкальны: из поэзии и динамики этих трагедий рождается музыка... При каждой встрече с Шекспиром появляются мысли, выходящие далеко за пределы той скромной задачи, которую себе ставишь в данном случае. Возникают музыкальные мечтания, а вслед за ними и надежды когда-либо воплотить шекспировскую тему“. "Северные цветы"

Единственный вокальный цикл композитора, непосредственно связанный с годами войны, „Шесть романсов на слова У. Ралея, Р. Бернса и У. Шекспира“ , создавался в 1942 году в Куйбышеве (Самаре), куда Шостакович был эвакуирован на военном самолете из осажденного Ленинграда. Именно в этом году Седьмая (Ленинградская) симфония, законченная в блокадном городе, с триумфом исполнялась по всему миру. После нескольких исполнений в городах Сибири и на Волге, симфония звучит в Лондоне, Нью–Йорке под управлением Тосканини, в Гетеборге, куда партитура (в виде микрофильма) доставляется на военных кораблях. Популярность Седьмой симфонии в то время достигла невиданного для сочинения подобного жанра размаха, имя Шостаковича стало символом сопротивления, и даже в Советском Союзе на время композитору прощают „формалисткие заблуждения“ 1930–х годов. В атмосфере дружбы с союзниками по антигитлеровской коалиции обращение к стихотворениям английских авторов выглядит политически вполне закономерным, тем более, что поэзия Роберта Бернса, с ее воспеванием простого народа, всегда пользовалась популярностью в Советском Союзе и считалась „идеологически выдержанной“. Строчки поэта (в переводе С. Маршака) „При всём при том, при всём при том, Пускай бедны мы с вами, Богатство штамп на золотом, А золотой мы сами! “ советские школьники учили наизусть на уроках литературы, а по-английски и на уроках английского языка. В мае 1942 года Шостакович, желая отметить день рождения сына вокальным сочинением, обратился к книге переводов Бориса Пастернака и выбрал стихотворение Уильяма Ралея с символическим названием „Сыну“: седьмого мая романс был написан сразу и начисто. Осенью композитор сочинил три песни на стихи Роберта Бернса (написанные „в один присест“ шесть страниц на партитурной бумаге, четких, аккуратно пронумерованных, с общим названием „Из Роберта Бернса“), а затем дополнил его двумя другими стихотворениями: Сонетом Шекспира, из того же сборника, что и сочинение Ралея, и забавной детской песенкой „Королевский поход“, смысл которой в 1942 году был понятен каждому. Кульминацией цикла стал, безусловно, шекспировский сонет, по своему содержанию более близкий Пастернаку и Шостаковичу, чем это может показаться на первый взгляд. Они, как и многие другие авторы подлинных шедевров, в разное время подвергавшиеся осуждению или замалчиванию, в полной мере ощутили на собственном опыте силу шекспировского суждения: „…мысли замкнут рот, и разум сносит глупости хулу, и прямодушье простотой слывет, и доброта прислуживает злу“. Заключительный „Королевский поход“ (вероятно, самая маленькая батальная сцена в мировой музыкальной литературе) лишь на мгновенье ярким блеском освещает сумрак предшествующего ему произведения. „Пять романсов на слова из журнала „Крокодил“ , написанные в 1965 году, являются одним из многочисленных примеров карикатуры в музыке композитора. Шостакович, так много сочинявший подобные произведения в молодости, в бурные 1920-е годы, вновь, в 60-е, уже умудренный опытом прошедших десятилетий, возвращается к сатирической теме и вновь смеется над пошлостью и тупостью. Юмористический журнал „Крокодил“ на протяжении многих лет являлся вполне официальным рупором советской пропаганды. Отдельные мелкие недостатки соотечественников на пути к „светлому коммунистическому будущему“ требовали критической оценки и „Крокодил“, оружием которого были объявлены сатира и юмор, был создан именно для такой беспощадной критики. Журналу многое дозволялось: он был единственным, пожалуй, в те годы, кто мог открыто говорить о хамстве, пьянстве, воровстве и других „мелких грехах" социалистического общества. „Крокодил“ был достаточно популярен в народе: его читали в общественном транспорте, анекдоты пересказывались сослуживцам, обрывки страниц всегда можно было найти рядом с пивными ларьками и в загородных электричках. Для своих песен Шостакович выбирает курьезные письма, присланные читателями и опубликованные в журнале. На партитуре композитор даже ставит число и номер издания — № 24 от 30 августа 1965 года. Вряд ли любой, даже самый точный, перевод может передать обороты речи „простых тружеников“ — даже по–русски тексты писем звучат идиотично до неправдоподобия, да и сами сюжеты, присланные читателями, понятны скорее лишь тем, кому довелось жить в одну эпоху с композитором. Но в музыке Шостакович настолько блестяще реализовывает свой план („желание испытать свои силы и, может быть, сделать что–либо новое…“), образы столь выпуклы, а вокальная и фортепианная партии написаны так поразительно ярко, с использованием предельных регистров и динамики, позволяющих исполнителям продемонстрировать себя в полной мере — что сочинение выходит за рамки исключительно музыкального озвучивания смешных нелепостей, и музыка становится полноправным действующим лицом этого, по своей сути театрального представления. Типичное для упрощенного подхода к творчеству Шостаковича прямое сопоставление трагических мотивов его сочинений с драматическими событиями в истории России часто не выдерживает испытания фактами биографии композитора. Иногда он сочинял самую мрачную свою музыку во времена, казалось, не предполагавшие подобного настроения, и наоборот, например, блеск „Праздничной увертюры“ (1954) вряд ли стоит отождествлять с радостью по поводу недавней (1953) смерти Сталина. Однако в выборе стихотворений для цикла песен посвященных 115-й годовщине со дня смерти Пушкина явно чувствуются самые непосредственные переживания последних лет сталинизма. „Четыре монолога на слова А. С. Пушкина“ написаны под занавес уходящего страшного режима, и перекличка эпох наиболее ощутима в монологе „Во глубине сибирских руд…“. „Обличительное“ стихотворение Пушкина, заученное по школьным хрестоматиям, совершенно по-новому воспринимается в контексте 1952 года: Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут, и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут. С Евгением Долматовским Шостакович познакомился вскоре после войны, в купе поезда Москва — Ленинград. Поэт возвращался из сталинградских степей и с энтузиазмом говорил о спасении лесов от суховея, проблеме, которая активно обсуждалась тогда в СССР. Шостакович попросил Долматовского написать стихи, которые впоследствии легли в основу его оратории „Песнь о лесах“, сочиненную в 1949 году. Затем они вместе работают над фильмом „Падение Берлина", сочиняют кантату „Над Родиной нашей солнце сияет", ряд песен и романсов. За „Песнь о лесах“ и музыку к фильму композитор получает Сталинскую (Государственную) премию — высшую награду для советских деятелей культуры. Совместная работа сдружила Шостаковича с Долматовским, по словам последнего, они „были молоды, деятельны... работали и жили с удовольствием". В страшные годы реакции конца сороковых — начала пятидесятых годов, когда музыка Шостаковича вновь находилась под запретом после „постановлений партии и правительства“, сочинение помпезных ораторий и кантат, музыки к фильмам (главных жанров официального советского искусства тех лет) стало для композитора одной из немногих возможностей писать музыку и зарабатывать деньги. Непритязательная, но искренняя поэзия человека, мальчиком читавшего свои стихи Маяковскому, прошедшего испытания стройками века, имевшего контузию и ранение на войне, целиком сформировавшегося в существующей системе — помогала в те годы Шостаковичу продолжать сочинять. В 1954 году Шостакович получил от Евгения Долматовского несколько лирических стихотворений о любви, о дружбе, своего рода „рассказ“ о чувствах, оставивших нежные воспоминания. Тема заинтересовала композитора — он не обращался к любовной лирике со времени написания романсов на слова японских поэтов (1928-1932). В результате появились „Пять романсов на слова Евгения Долматовского“ , сочинение не совсем привычное даже на фоне общей для творчества Шостаковича 50-х годов тенденции к упрощению музыкального языка. Заметны склонность к лаконичности и ясности, желание отказаться от всего, что требует напряженного вслушивания. Композитор, не без видимого удовольствия, сочетает простые песенные напевы с тонкими оттенками классического русского романса. Прозрачные гармонии, запоминающиеся мелодии и почти классическая форма, использование легко узнаваемых жанровых интонаций вальса или марша, — всё говорит о желании автора (естественном или даже принужденном обстоятельствами) быть понятным, быть „ближе к народу“. В 1956 году пятидесятилетний композитор неожиданно женился во второй раз. Молодая жена, бывший комсомольский работник, скоро привыкнув к мягкости характера Шостаковича, похвалила однажды песни В. Соловьева–Седого (популярнейшего автора массовых песен) и добавила: „вот ты бы, Митя, тоже такие песни написал“. Что ж, он мог сочинять и такие песни. В шестидесятые годы Шостакович вошел всемирно признанным мастером, каждое новое крупное сочинение которого ожидалось музыкантами и слушателями с интересом и нетерпением. Материальные затруднения, бытовые проблемы остались в прошлом, наоборот, пришло благополучие, которое могла дать своим „избранным“ именно социалистическая система. Идеологические нападки, газетно-журнальная травля тридцатых и сороковых, „поправляющая и направляющая рука партии“ больше не давили на Шостаковича. У композитора наконец-то появилась возможность высказаться, „высмеяться“ и подвести итоги. Вокальная музыка, соединяющая поэтическое слово с музыкальной речью, оказалась наиболее востребованной Дмитрием Шостаковичем в последние годы его жизни. Роман Достоевского „Бесы“ впервые полностью был опубликован в Советском Союзе лишь в 1957 году, благодаря политической „оттепели“ после смерти Сталина. „Бесы“, которые, по выражению Салтыкова-Щедрина, Достоевский писал „руками, дрожащими от гнева“, были названы официальным советским литературоведением „насыщенным озлобленностью памфлетом против русского освободительного движения 1860-х годов, против идей революции и социализма“. Роман этот, прочитанный Шостаковичем в 1974 году, несомненно должен был произвести на него очень сильное впечатление. Слишком многое в „Бесах“ перекликалось с его собственными личными переживаниями и размышлениями. Шостакович заинтересовался одним из самых отвратительных персонажей книги — капитаном Игнатом Лебядкиным, вернее, его поэтическими опытами, которые сам капитан „уважал и ценил безмерно“. Вот, как описывает Лебядкина Достоевский: „с багровым, несколько опухшим и обрюзгшим лицом, со вздрагивающими при каждом движении лица щеками, с маленькими, кровяными, иногда довольно хитрыми глазками, в усах, в бакенбардах“. Написанные в 1975 году „Четыре стихотворения капитана Лебядкина“ стали последним вокальным циклом композитора. После „Шести стихотворений Марины Цветаевой“ и „Сюиты на слова Микеланджело Буонаротти“, обращенных к красоте, духу, радости творчества, композитор выбирает не поэзию, но пародию на нее. Стихотворения Лебядкина насквозь пронизаны глупостью, пошлостью, грубостью, ненавистью и самодовольством. Желание высказаться о наболевшем, свойственное композитору в последние годы творчества, мощный антисоциалистический заряд „Бесов“, новые творческие возможности, заложенные в самих стилевых особенностях стихотворений из романа Достоевского, побудили Шостаковича к созданию совершенно особого сочинения, где литература, идеология, сатира, пародия, театр и музыка сплетаются в новый жанр вокального искусства. "Северные цветы"

Художественная ценность и значение театральной музыки Дмитрия Шостаковича намного превосходят её известность. Сценическая жизнь большинства спектаклей была на редкость короткой, музыка не успевала прозвучать и распространиться, ноты ложились на полки театральных библиотек и архивов, некоторые из них безвозвратно утрачены. Музыка к „Королю Лиру“ Шекспира — последняя крупная работа композитора в театре (БДТ им. М. Горького, 1941 г., Ленинград, режиссёр Г. Козинцев). В буклете, выпущенном к премьере спектакля, была напечатана статья Шостаковича, содержание которой выходит за рамки авторского комментария к спектаклю: „… Шекспировские трагедии сами по себе необычайно музыкальны: из поэзии и динамики этих трагедий рождается музыка… При каждой встрече с Шекспиром появляются мысли, выходящие далеко за пределы той скромной задачи, которую себе ставишь в данном случае. Возникают музыкальные мечтания, а вслед за ними и надежды когда-либо воплотить шекспировскую тему“. В Песнях Шута отчётливо проявляется стремление к упрощению композиторского языка, вызванное условностями театральной постановки. И вместе с тем, в яркой выпуклости образов, в живой вокальной интонации чувствуется индивидуальность выдающегося мастера. Стиль Шостаковича узнаваем и неподражаем, будь то масштабные симфонические произведения или небольшие театральные зарисовки. Четыре романса на слова А. Пушкина появились на свет к столетней годовщине со дня смерти поэта (10 января 1937 года). Шостакович задумал большой цикл из двенадцати романсов, но так и не осуществил свой план полностью. Опубликованная в январе 1936 года в газете „Правда“ знаменитая редакционная статья „Сумбур вместо музыки“ с официально негативной оценкой оперы „Леди Макбет Мценского уезда“ и последовавшая за ней травля молодого композитора сделали этот период невыносимо тягостным в жизни Шостаковича. Обращение к Пушкину, к его гармоничной, мудрой и классически совершенной поэзии стало не только своеобразной творческой „отдушиной“, но возможностью высказаться о самом смысле творчества, о вечных вопросах жизни и смерти. Характерен выбор стихотворения для первого номера цикла — „Возрождение“. „Художник варвар, кистью сонной картину гения чернит“ — недвусмысленный ответ композитора на всю ту чудовищно несправедливую критику, которая буквально шквалом обрушилась на Шостаковича в 1936–37 гг. Вокальная музыка впервые стала для композитора средством не только лирического высказывания, но прямого диалога с властью и предавшими его коллегами–музыкантами. В пятидесятые годы Шостакович довольно активно занимался обработками народных песен, о чём свидетельствуют несколько его хоровых циклов русских песен, а также испанские и Греческие песни для голоса и фортепиано. Композитор явно симпатизировал героям греческого Сопротивления — это слышно в мужественных и искренних интонациях самих обработок, мелодии которых были напеты композитору гречанкой М. Бейку, жившей в то время в Москве. Все номера цикла тесно связаны с наполненной драматическими событиями историей Греции. Песня „Вперёд“ — боевой гимн греческих партизан, „Пентозалис“ — критский народный танец, трагическая „Золонго“ пелась в память о подвиге греческих женщин: окружённые турками на горе Золонго, они бросались в пропасть вместе с детьми, чтобы не попасть в плен к врагам. Заканчивается это своеобразное четырёхчастное сочинение самой популярной песней греческого сопротивления — „Гимном ЭЛАС“ Начиная со знаменитой „Арагонской хоты“ Глинки, почти все великие русские композиторы с удовольствием использовали испанские мотивы в своих сочинениях. Музыкантов северной страны притягивали к себе жаркие ритмы и „пряные“ гармонии юга. Начиная со второй половины 30–х годов тема Испании и вовсе заняла одно из центральных мест в Советском Союзе: добровольцы отправлялись на помощь испанским коммунистам в борьбе с режимом Франко, в газетах появлялись статьи и письма в поддержку, сочинялись многочисленные стихотворения, песни, и даже шоколадным фабрикам давались испанские имена. После разгрома Сопротивления в Москву были вывезены многие испанские дети–сироты. В пятидесятых годах, от одного такого юноши, москвича испанского происхождения, певица Зара Долуханова услышала пленительные народные испанские песни, полные тоски по утраченной Родине и страстных любовных признаний. Певица передала записанные напевы Шостаковичу, он обработал мелодии и включил их в 1956 году в сборник, который назвал Испанские песни. Сочинение получилось тёплым, тонким и каким-то ароматным по своему музыкальному колориту; фортепианное сопровождение прозрачно и лаконично. Цикл сразу стал популярным, как среди слушателей, так и среди исполнителей. И хотя качество переводов, с которыми начинал работать композитор, было невысоким (они переделывались и дорабатывались на протяжении всей работы над циклом), а разрозненные стихотворные тексты Шостаковичу самому приходилось приспосабливать к народным мелодиям, сочинение удивительно органично сочетает в себе типичные обороты испанской мелодики и ритмики со словами о любви и расставаниях, страданиях утраты и радостях первой любви, столь близких русской душе и столь характерных для „испанской“ традиции в русской культуре. Заря встаёт написана Шостаковичем на текст Евгения Долматовского к „военному“ фильму „Встреча на Эльбе“, вошедшему в золотой фонд советской кинематографии. Песня стала первым опытом совместной работы композитора и поэта. Их многолетний и плодотворный творческий союз всегда вызывал много вопросов у исследователей музыки Шостаковича. Слишком уж несхожи масштаб их дарования, пути в искусстве и взаимоотношения с властью. И всё же, соприкосновение с безыскусной лирикой Долматовского явно не было в тягость Шостаковичу. Не только необходимость „упроститься“, сочинять музыку „доступную широким массам советских слушателей“ заставляла композитора раз за разом обращаться к стихотворениям поэта, — прежде всего, две личности объединяла сильная взаимная симпатия. К тому же, стихи Долматовского хорошо „ложились“ на музыку, их тон, содержание соответствовали песенному жанру, актуальной тематике. Вот, что вспоминал несколькими годами позже Евгений Долматовский: „Мы были молоды, деятельны, я восхищался Шостаковичем, старался быть ему полезным. Иногда он писал музыку, примостившись на столике в моей квартире, среди шума и суеты: ему ничто не мешало. Удивительно быстро появлялись его острые нотные значки. Для военных фильмов, близких мне как фронтовику, музыки сочинялось много больше, чем заказывалось: не скупились. Жили и работали с удовольствием“. Песня о встречном сочинена к кинофильму „Встречный“ в 1932 году, когда композитор заканчивал работу над оперой „Леди Макбет“. У Шостаковича уже был опыт работы в трёх звуковых кинокартинах. На этот раз случай был особый. Фильму о трудовом энтузиазме советских рабочих требовалась современная массовая песня, обращённая к многомиллионной аудитории — Песня Поколения, Песня о Великом Времени. Образцов, на которые можно было бы опереться ещё не существовало. Стихи были заказаны сверстнику Шостаковича, двадцатипятилетнему Борису Корнилову, поэту–самородку, приехавшему в Ленинград из российской глубинки. Режиссёр фильма Сергей Юткевич написал в 1977 году: „Дмитрий Дмитриевич угадал песню сразу, он не предлагал варианты, он принял и сыграл её целиком — ту единственную, которая и была нам нужна“. В действительности (и это подтверждают многочисленные эскизы композитора), мелодия „Встречного“ далась не сразу: Шостакович не раз переделывал её, добиваясь лёгкости, упругости, пластичности. Песню запели уже на студии, во время синхронной записи музыки. Зрители напевали её выходя из кинотеатров после каждого показа. Через несколько месяцев после выхода фильма на экраны, песня была выпущена на грампластинке, непрерывно звучала по радио — популярность её была огромна. Редко высказывающийся о своих произведениях Шостакович заметил: "В конце концов эта мелодия потеряла автора — и это тот случай, которым автор может гордиться". Песня мгновенно была переведена на многие языки и исполнялась в Чехии, Польше, Франции, Японии, Швейцарии, Англии, США. В 1945 году, с новым текстом, она прозвучала в Сан-Франциско в качестве гимна только что учреждённой Организации Объединённых Наций. Несколько послевоенных десятилетий "Песня о Встречном" Дмитрия Шостаковича являлась приметой любого официального советского праздника, была искренно любима миллионами. Дмитрий Шостакович не поставил дату окончания романса Были поцелуи. Скорее всего, он написан в одно время с другими сочинениями на стихи Евгения Долматовского — в первой половине пятидесятых годов. В 1956 году пятидесятилетний композитор неожиданно для всех женился во второй раз. Молодая жена, бывший комсомольский работник, похвалила однажды песни В.П. Соловьёва–Седого и добавила: „вот ты бы, Митя, тоже такие песни написал“. Что ж, он мог сочинять и такие песни, и это выразительный пример одной из них в ряду "простых" сочинений 1950–х годов. "Северные цветы"

История создания Фортепианого квинтета Иоганнеса Брамса необычайно интересна и вместе с тем запутана. Первоначально Брамсом был сочинён Струнный квинтет (с двумя виолончелями), который не имел успеха и был раскритикован выдающимся скрипачом и другом композитора Йозефом Иоахимом. Вторая редакция сочинения — Соната для двух фортепиано — была исполнена автором и польским пианистом и композитором Карлом Таузигом в Вене, в 1964 году и произвела достаточно сильное впечатление на слушателей. Однако по совету Клары Шуман, которой больше нравился первоначальный вариант, Брамс вновь переделывает произведение, но уже в Фортепианный квинтет, закончив партитуру осенью 1864 года. В результате всех произошедших изменений, Квинтет для двух скрипок, альта, виолончели и фортепиано стал одним из самых популярных творений великого композитора, неизменно вызывая восторг любителей музыки своим виртуозным блеском, звуковой роскошью и такой знакомой „брамсовской“ задушевностью. Первая часть квинтета развёрнута во времени и отличается строгостью и сосредоточенностью. Её основные темы контрастируют между собой, появляясь в неожиданных, порой острых сочетаниях. Вторая, медленная часть, полная нежности и покоя, неторопливо покачивается, словно колыбельная. Жанрово она близка немецкой песне, выдающимся образцам вокального творчества Шуберта, да и самого Брамса. Мощное и стремительное Скерцо опирается уже на классические, прежде всего, бетховенские традиции. Цельность формы в сочетании с вулканической энергией и мелодическим блеском позволяет считать эту часть одной из вершин в творчестве композитора. Финал открывается интонациями полными печали и тревоги, но постепенно переходит к классическому Рондо, в котором танцевальность, свойственная многим финалам Брамса, развивается стремительно и разнообразно, свободно следуя гениальной композиторской мысли. Исполнение в Москве 23 ноября 1940 года Фортепианного квинтета Дмитрия Шостаковича (Квартет имени Бетховена и автор) стало одним из самых значительных триумфов в жизни композитора. Музыкантов вызывали на сцену бессчётное количество раз, аплодисментам не было конца. После концерта Шостакович долго не мог успокоиться, несколько часов в одиночестве гуляя по Москве. Квинтет был принят восторженно. Коллеги, друзья, критики, — все единодушно подчёркивали достоинства и красоты нового сочинения. Более того — в 1941 году за Фортепианный квинтет композитору была присуждена Сталинская премия: золотая медаль с изображением „вождя народов“ и сто тысяч рублей — колоссальная сумма по тем временам. Власть давала тем самым понять опальному Шостаковичу, что он „прощён“. Композитор обратился в своём произведении к баховской полифонии (таковы две первые части — Прелюдия и Фуга), но многие элементы мелодического и гармонического языка роднят квинтет с русской музыкальной классикой. Одновременно с квинтетом Шостакович закончил оркестровку „Бориса Годунова“. Мелодизм и особый образный мир оперы Мусоргского оказали значительное влияние на это камерное сочинение. Как и в других произведениях конца тридцатых годов, основные черты зрелого стиля Шостаковича проявляются здесь с особой яркостью: квинтет поражает мастерством построения формы, в том числе полифонической, выверенными кульминациями, совершенством ансамбля и мелодической щедростью. На протяжении шести десятилетий Фортепианный квинтет остаётся не только одним из лучших сочинений Дмитрия Шостаковича, но и важнейшим произведением данного жанра во всей музыкальной литературе двадцатого века. "Северные цветы"

Гайдн сочинил свой знаменитый квартет „Всадник“ (“Reiterquartett”) в 1793 году. К этому времени композитор уже посетил Лондон, где с триумфом исполнялись его сочинения, его учеником стал юный Бетховен, капелла князя Эстерхази была распущена, и композитор переехал в Вену, сохраняя за собой звание капельмейстера, приличный оклад и пенсию. Наступил период выдающихся музыкальных свершений, творческой свободы и — такой выстраданной — прижизненной славы. К 90–м годам XVIII века великая музыкальная „революция“ Гайдна была практически завершена. Композитор привёл квартетный жанр (как и симфонию, как и фортепианную сонату) к классическому совершенству. Благодаря глубине и яркости художественного содержания квартеты Гайдна вышли за узкие рамки домашнего музыкального быта и стали играть существенную роль в общественно– концертной жизни. „Всадник“ — один из более чем восьмидесяти квартетов великого австрийца, но именно в этом сочинении можно разглядеть многие зрелые композиторские черты мастера. Простота народно–танцевальных и народно-песенных мелодий сочетается здесь с замечательным мастерством контрапунктических сплетений голосов и совершенством формы. Градации настроений поражают: от задора и искрящегося веселья до светлой, безмятежной лирики, а порой и скорбных, трагических интонаций. Радость, оптимизм, неистощимый запас положительной энергии наполняют квартет, доставляя удовольствие и слушателям, и исполнителям. Сергей Сергеевич Прокофьев написал Квартет си минор по заказу библиотеки Конгресса в Вашингтоне для пополнения отдела оригинальных рукописей. Вот что говорит композитор об этом в своей „Автобиографии“: „Прежде чем приступить к работе, я изучал квартеты Бетховена, делая это чаще всего в вагоне, по дороге с одного концерта на другой. Изучение дало возможность освоить и полюбить его замечательную квартетную технику. Вероятно, отсюда же некоторая „классичность“ языка первой части моего квартета. В нем, однако, есть две особенности: финалом является медленная часть и тональностью выбран си минор, в котором квартеты обыкновенно не пишутся. Я закончил квартет медленной частью, потому что материал для неё вышел самым значительным в опусе“. В 1930 году Прокофьев жил в Париже, но уже состоялись несколько его триумфальных выступлений в Советском Союзе и постепенно вызревало решение о возвращении на Родину. Квартет, написанный ещё за границей, своим мелодизмом и вдохновенной лирикой удивительным образом предвосхищает сочинения середины тридцатых годов, которые создавались уже в Москве. Первая часть, полная типично „прокофьевской“ энергетики, действительно выдержана в ярко классическом духе. Об этом говорит характер тематизма и его разработка. Вторая часть, в основном быстрая и стремительная, является в квартете выразителем виртуозного начала. Медленный финал, стоящий в ряду лучших произведений композитора, сродни самым вдохновенным и пленительным эпизодам балетов „Золушка“ и „Ромео и Джульетта“ или музыки к „Евгению Онегину“. Восьмой квартет, одно из самых значительных и популярных своих сочинений, Дмитрий Дмитриевич Шостакович закончил летом 1960 года в Саксонии, близ Дрездена. Композитор тогда работал над музыкой к кинофильму „Пять дней — пять ночей“. Это была совместная работа студий СССР и ГДР. Картина посвящена спасению сокровищ Дрезденской картинной галереи в годы второй мировой войны. В 1960-м Дрезден ещё не до конца оправился от последствий чудовищных англо-американских бомбардировок 1945 года, а страшная обстановка немецких лагерей смерти и вовсе осталась в неприкосновенности. Видимо, находясь под сильным впечатлением от увиденного, Шостакович, отложив музыку к кинофильму, в течение трёх дней сочинил квартет. Композитор посвятил Восьмой квартет „памяти жертв войны и фашизма“. Но есть ещё одно посвящение, не вошедшее в советские учебники истории музыки и официальные биографии Шостаковича. Дочка Дмитрия Дмитриевича, Галина, рассказывает, что отец, закончив квартет, сказал: „Я посвятил его самому себе“. Композитор писал историю своей жизни, которая - прежде всего - была историей его творчества. Вот почему он включил в квартет элементы своих старых сочинений: Первой симфонии, „Леди Макбет Мценского уезда“, финала Второго трио, Первого виолончельного концерта и многих других. И, главное — вновь свой музыкальный символ D-S-C-H (имя Dmitri SCHostakovitch в немецком написании). Но если в Десятой симфонии или в Скрипичном концерте эта монограмма появляется лишь эпизодически, то в квартете повторяется 87 (!) раз, скрепляя, цементируя всё сочинение от начала до конца. В одном из своих писем Дмитрий Шостакович писал, что никогда ему не приходилось плакать так много, как во время сочинения Восьмого квартета. Глубокое, трагическое и, вместе с тем, прекрасное произведение стало настоящей исповедью, дневником величайшего мастера ХХ века. "Северные цветы"