Classic

|

|Синфониетты Вены. Сет охватывает всю карьеру Моцарта, от так называемых «пастиччо-концертов» 11-летнего подающего надежды композитора (№№ 1–4) до Концерта для фортепиано с оркестром № 27 си-бемоль мажор, K595, первое исполнение которого он дал менее чем за год до его смерти в декабре 1791 года. К дискам прилагаются оригинальные буклеты с информативными вкладками музыковеда Джона Ирвинга, автора нескольких книг о Моцарте.

На нашем диске представлены в определённом смысле уникальные архивные записи. Осуществлённые преимущественно в 50 – 60 годы ХХ века, они являются сегодня звучащим документом эпохи, о которой принято теперь говорить как о вре мени официозного искусства, когда творчество подчинялось жёстким рамкам идейной цензуры, и художественная культура так называемого советского ампира считала «чужим» всё, что не вписывалось в эти рамки, даже если «по ту сторону» советской идеологии оказывались памятники общечеловеческого, вневременного значения.

Однако это далеко не так – во всяком случае, если речь идёт о русском музыкально-исполнительском искусстве той поры. Из всех видов искусства именно музыкальное творчество оставалось (если оно этого хотело), пожалуй, единственной духовной территорией, где идеологические штампы бездействовали. Почему? Потому что её язык обладает счастливым свойством: он слишком обобщён, слишком универсален и волен выражать то, что не зависит от случайных исторических обстоятельств, что поднимается над ними.

Если это так, то музыка Баха, как никакая другая, символизирует такую возвышенную независимость от конкретных места и времени. Впрочем, как можно судить по представленным здесь записям «Хорошо темперированного клавира», «место» – а именно Москва середины XX века – всё же даёт о себе знать. Но только совсем в другом смысле. Слушатель имеет редкую возможность познакомиться с московской фортепианной школой в лице её
самых ярких представителей. Особенно интересно то, что это знакомство осуществляется на материале достаточно (как иногда поспешно считают) «не показательном» для традиций русской пианистической школы. Её наиболее общие характерные черты принято формулировать так: культивирование «поющего» фортепиано, преобладание мелодической линии во всем богатстве её интонационной нюансировки, подчёркнутое внимание к колористической расцветке звука, наконец – идея выразительного исполнения, в котором личностно-психологическое начало преобладает над конструктивно-формальным. Не случайно русскую фортепианную школу часто называют «романтической». Упомянутые черты в тех или иных пропорциях, конечно, присут ствуют и в данных интерпретациях.

Тем не менее, слушая Баха, можно убедиться, что русское фортепиан ное искусство никак не ограничивается только что перечисленными стилевыми клише. И здесь надо вспомнить о ещё одном «правиле» этой школы: исполнение тогда является художественным, когда в нём присутствует золотой синтезобъективного исторического пиетета перед стилем произведения и субъективного – «соавторского» – чувствования исполнителем этого стиля. Насколько такой синтез достигается каждым интерпретатором прелюдий и фуг, звучащих на нашем диске, судить слушателю. Но показательно, что индивидуальные манеры понимания и трактовки баховского наследия настолько порой отличаются друг от друга, что заставляют по-новому поставить вопрос как о самой школе, так и о её «обязательных» принципах. Во всяком случае, опыт русских пианистов весьма поучителен и интересен.

Исторически сложилось так, что записи «Хорошо темперированного клавира» в исполнении большинства музыкантов, представленных на CD, практически не известны широкому кругу профессионалов ни в России, ни тем более за её пределами. Что касается зарубежного слушателя, это было связано прежде всего с труднодоступностью многого и многого из того, что скрывалось за занавесом советского «закрытого» общества, в котором – тем не менее – происходили события яркие и по-своему исключительные.

Конечно, эта «закрытость» наложила свой отпечаток и на творческие процессы, которые, несмотря ни на что, имели свою внутреннюю эволюцию: оказавшись вне общемирового творческого контекста, эта эволюция отмечена каким-то особым своеобразием и неповторимостью. Сегодня, когда мы восстанавливаем разорванные связи, можно утверждать, что искусство интерпретации баховского наследия советскими пианистами занимает достойное место в мировой клавирной бахиане, пополняя список таких имён, как Ванда Ландовска, Эдвин Фишер, Вильгельм Кемпф, Фридрих Гульда, Гленн Гулд...

Генрих Густавович НЕЙГАУЗ (1883 – 1964) по праву относится к «классикам» московской пианистической школы. Его исполнительская концепция нашла отражение не только в концертной и педагогической деятельности (в последней он был одним из непререкаемых авторитетов), но и в литературных трудах, не теряющих актуальности в наши дни. Один из главных эстетических принципов Нейгауза – фортепиано, способное «петь» подобночеловеческому голосу – прослеживается во всех его интерпретациях, будь то музыка Баха, Бетховена, Шопена или Скрябина. Потому
его исполнения вызывают чувствонеподдельной естественности.

Абсолютная связность произнесения, гибкие «дышащие» фразы, плавность мелодических голосов, в которых интонирование играет первостепенно важную роль – вот слагаемые этой естественности, этого сегодня уже ностальгического образа «поющего» фортепиано.

Самуил Евгеньевич ФЕЙНБЕРГ (1890 – 1962) помимо исполнительской деятельности работал в области композиции и фортепианной педагогики. Его перу принадлежат многочисленные статьи по теории и практике исполнительского искусства. Фейнберг критически относился к так называемому «стилизаторству», отдавая предпочтение более строгому и объективному понятию «стиля», и не принимал каких-либо проявлений «формализма» (к «формалистам» он, в частности, причислял Ф. Бузони). Это определяло его собственную исполнительскую манеру, в которой неизменно присутствовали чувство меры, точность выразительных средств при подчёркнутом внимании к деталям. Его интерпретации присуща чуткость к стилевому историзму в сочетании с индивидуальным – скорее камерным, чем масштабным – по-своему изысканным вкусом. К каким бы стилям ни обращался Фейнберг, его игра была отмечена замечательной культурой звука и сдержанностью чувств.

Мария Вениаминовна ЮДИНА (1899 – 1970) принадлежит к числу художников-нонконформистов. Её исполнительская манера, как и философско-эстетические взгляды на природу творчества в целом, часто шли наперекор устоявшимся традициям, что провоцировало в академической музыкальной среде острую реакцию неприятия её искусства. В отличие от многих своих современников, Юдина критически относилась к «романтической» трактовке фортепиано, что отражалось и на её репертуарных вкусах: она практически не исполняла Шопена и Листа, зато играла множество сочинений композиторов XX века. Музыка Баха, перед которой Юдина преклонялась всю свою жизнь, занимает в её наследии особое место. Моментально узнаваемый почерк Юдиной (предельно рельефная артикуляция, экспрессия повествовательного процесса, патетическая масштабность её «речи») наполняет прелюдии и фуги субъективным и властным характером, где аскетизм и смысловая наполненность мысли образуют нерасторжимое художественное целое.

Яков Владимирович ФЛИЕР (1912 – 1977), представляя следующее поколение советских пианистов, достойно продолжал и развивал принципы своих предшественников. Основу репертуара Флиера составляли сочинения романтиков, где с наибольшей полнотой раскрывались черты его артистизма: яркая темпераментность, лиризм, виртуозный размах. В классическом репертуаре (о чём свидетельствует и исполнение прелюдии и фуги на нашем диске) Флиер оставался «романтиком», владеющим всеми тонкостями камерного, удивительно податливого фортепиано.

Татьяна Петровна НИКОЛАЕВА (1924 – 1993), являясь, как и Флиер, профессором Московской консерватории, а также автором симфонических, камерных и фортепианных сочинений, вела интенсивную концертную деятельность. Широта репертуара, включавшего в себя практически все эпохи от Скарлатти до Шостаковича, свидетельствовала о незаурядных артистических возможностях пианистки. Искусство Николаевой отличается определённостью художественного замысла и отчетливостью его воплощения. В интерпретациях Николаевой объективная манера подачи материала
сочетается с выразительной характерной прорисовкой музыкальных образов. В 1950 году на Международном конкурсе в Лейпциге, посвящённом творчеству Баха, Николаева была удостоена Первой премии.

Святослав Теофилович РИХТЕР (1915 – 1997) в молодые годы учился у Нейгауза, но это скорее формальный признак преемственности (в чём признавался и сам прославленный профессор Московской консерватории). Рихтер своим искусством олицетворяет высшее достижение музыкально-исполнительского творчества XX века. Его интерпретация «Хорошо темперированного клавира» по мнению мировой критики является одной из вершин пианистической культуры современности. Совершенная ясность, лаконизм, благородство, «нейтральность» – таковы слагаемые рихтеровской формулы выразительных средств. При этом его прочтения обладают величайшей катарсической силой воздействия. В таком своём качестве искусство Рихтера по сути уже выходит за пределы школ, направлений, тенденций. Рихтеровские исполнения – это абсолют, где личностное и объективно данное начала едины, где исторически конкретное понятие «стиля» исчезает за универсальной категорией «духа».

Владимир ЧИНАЕВ

Поделиться

Второй сольный альбом гитариста ACCEPT. Гитарные интерпретации популярных классических произведений

Предлагаемый вниманию слушателей CD открывает новую неизвестную страницу в коллекции записей музыки Сергея Рахманинова Евгением Светлановым. В масштабности творческого мышления, стремлении подчеркнуть яркие образные контрасты, заострить смысловые акценты, выявить сочные живописные тембры инструментов оркестра выдающийся отечественный ди-рижёр является признанным корифеем и носителем великих традиций интерпретации русской музыки. Осуществлённая в Большом зале Московской консерватории 12 мая 1958 года запись предоставляет возможность ощутить атмосферу того концерта и услышать особенности светлановского подхода к музыке любимого им русского композитора.

Рахманиновский Первый фортепианный концерт фа диез минор, ор. 1, написанный в 1890 – 1891 годах еще в годы учения в Московской консерватории и посвящённый его педагогу по классу фортепиано А.И. Зилоти, пленяет своим искренним романтическим пафосом, пылкостью и щедростью эмоций, блестящими виртуозными возможностями воплощения музыкального содержания. Именно такой подход к интерпретации музыки Рахманинова мы слышим в исполнении известной советской пианистки Людмилы Сосиной. Выпускница аспирантуры Московской консерватории по классу выдающегося пианиста-педагога А.Б. Гольденвейзера, она является яркой представительницей лучших традиций отечественного фортепианного исполнительства. Сосина окончила Одесскую консерваторию по классу Б.М. Рейнгбальд, как и Э. Г. Гилельс, с которым пианистка дружила до конца его дней и который ценил ее незаурядное дарование.

Музыкальный критик А.Н. Дроздов в журнале «Советской музыка» отмечал её «яркую и оригинальную артистическую индивидуальность, естественность и выпуклость трактовки, богатую, мужественную динамику». Д.А. Башкиров, вспоминая выступления артистки и свои занятия у Сосиной как ассистентки Гольденвейзера, называет ее «пианисткой высокого международного класса». Исполнение Сосиной рахманиновского концерта отличает превосходное чувство формы, безупречный вкус, богатая красочная палитра звука, мощная «мужская» пианистическая хватка, безукоризненная отточенность пальцевой техники. В союзе с глубоко выразительным, «поющим» под руками Светланова оркестром, исполнительское прочтение Сосиной представляется одним из ярких воплощений композиторского замысла.

Три русские народные песни для оркестра и хора, ор. 41С. В. Рахманинова сочинены в 1926 году. Композитор использует подлинные народные темы. Ностальгические мотивы чувствуются в этих песнях. Все они написаны в миноре, но отличаются разным темпом и характером.

Первая песня «Через речку, речку быстру», открывающая своеобразный трёхчастный цикл, звучит в умеренном движении. Композитор использует басовый одноголосный хор, подчёркивая суровым низким мужским тембром скорбный характер музыкального содержания.

Медленная напевная вторая песня «Ах ты, Ванька, разудала голова»поручена одноголосному женскому хору альтов. Неизбывной тоской и печалью полна музыка этой части. В интерпретации Светланова сольные тембры духовых и струнных инструментов звучат выразительно и певуче.

В подвижной энергичной плясовой «Белилицы, румяницы вы мои»Рахманинов объединяет басовый и альтовый хор. До оркестрового проигрыша он звучит единым тембром в октавном унисоне, а после него композитор впервые в этом цикле применяет хоровую полифонию, где голоса словно соревнуются друг с другом в виртуозной технике. Последние слова «право слово, хочет он меня побить. Я ж не знаю и не ведаю, за что!», порученные композитором одним альтам, Светланов доносит до слушателей подчёркнуто медленно, выпукло и значительно.

Поэма для симфонического оркестра, хора и солистов «Колокола»,ор. 35 на слова Эдгара По в свободном переводе Константина Бальмонта написана Рахманиновым в 1913 году. Как известно, «колокольность» — один из излюбленных мотивов рахманиновского творчества. С детства пленённый красотой колокольного звона, композитор воплощал имитацию его звучания различными композиторскими средствами на протяжении всего своего творческого пути. В бальмонтовском переводе стихов американского поэта композитор увидел уникальную возможность средствами оркестра, хора и солистов передать многообразные оттенки колокольного звона, от лёгкого звучания колокольчиков до тяжёлого набата. По замыслу автора, звучание различных колокольных звонов, пронизывающих четыре части этой «хоровой симфонии», перекликается с душевным состоянием человека, повествуя о важнейших этапах его жизненного пути от юности до смерти. Творческие стремления Рахманинова и Бальмонта связывает также общий интерес к психологическому феномену сна. Перу Рахманинова принадлежат два романса под названием «Сон». Обаяние и таинственность сна, его близость к забвению, к черте, отделяющей жизнь от смерти, сон, как символ небытия – эти творческие мотивы были близки композитору, как и многим другим художникам Серебряного века, философскими кумирами которых были Ф. Ницше и А. Шопенгауэр.

В поэме «Колокола» по очерёдности звучат три сольных тембра певцов во всех частях сочинения, кроме третьей.

Оживлённая первая часть поэмы, пленяющая образами света, радости и веселья, озаряется звучанием «серебристого лёгкого звона» колокольчиков. Теноровое соло «Слышишь, сани мчатся в ряд...» наполнено юношеским оптимизмом, волшебными грёзами и сказочными надеждами. Лишь короткая средняя часть, когда, после фразы солиста «наслажденье нежным сном», хор с закрытым ртом поёт грустную мелодическую попевку, погружает слушателя в атмосферу временного оцепенения. Тональность до-диез минор, как носитель образов сна и забвения появляется здесь впервые. В траурной последней части она станет главной тональностью, уже как средство воплощения образа смерти (вспомним, что сцена смерти царя Бориса из оперы М. Мусоргского «Борис Годунов» сопровождается закулисным хором «Плачьте, плачьте, людие, несть бо жизни в нем» также в до-диез миноре).

Вторая часть поэмы открывается неторопливым оркестровым вступлением, в котором чередование звучания глухих и тяжёлых колокольных ударов с острыми и напряжёнными фанфарами создаёт тревожный эмоциональный фон, несмотря на господствующий мажор. Хору поручена лишь одна фраза: «Слышишь, к свадьбе звон святой, золотой...» Остальной поэтический текст раскрывается в тембре сопрано-соло. Атмосфера строгой и возвышенной философской лирики этой части кажется неустойчивой, в неё проникают щемящие, томительные нотки. Интонации главной темы оказываются родственны попевке Dies irae (День гнева), музыка полна смутных предчувствий, как бы предвещая недолгий век счастья.

В третьей части поэмы «Слышишь воющий набат, точно стонет медный ад...» композитор средствами оркестра и хора воплощает драматические, поистине апокалиптические образы. Инфернальные мотивы перекликаются с эпизодами дантова ада в его опере «Франческа да Римини». Атмосфера предгрозовых предчувствий предвоенного 1913 года чувствуется в каждом такте партитуры этой части, рисующей картину вселенского огня, испепеляющего пожарища. «Похоронный слышен звон, долгий звон!» – соло баритона подтверждает скорбный характер четвертой части, которая начинается печальным речитативным повествованием английского рожка на фоне мерного приглушённого звучания колоколов. «Похоронный тяжкий звон» сопровождает траурную картину эпилога всей поэмы, однако, в конце сочинения краски неожиданно проясняются. Погребальный звон умолкает, и после мрачного до-диез минора воцаряется светлый ре-бемоль мажор. Эмоциональный фон, связанный с переживанием похорон, преображается в восприятие возвышенного небесного образа успения. «Горькой жизни кончен сон», и душа с надеждой стоит на пороге новой нетленной вечной жизни.

Станислав Дяченко,
доцент МГК им. П. И. Чайковского